Обоснование частной собственности. Проф Иван Ильин

Обосновать частную собственность значит показать ее необходимость для человека, ее жизненную целесооб­разность и ее духовную верность. Это значит указать те существенные свойства человека — естественные, инстинк­тивные и духовные, — в силу которых частную собствен­ность нужно принять, признать, утвердить и оградить.

Однако это не значит одобрить и оправдать всякое на­личное распределение имущества и богатства. Обыкновен­но эти два вопроса смешиваются, что совершенно недо­пустимо. Институт частной собственности может быть не­обходим, целесообразен и верен; но наличное распределе­ние имущества может быть неверным и жизненно нецеле­сообразным. Необходимо, чтобы вещи принадлежали лю­дям с такою полностью, исключительностью и прочною обеспеченностью, которая вызывала бы в душе каждого полную и неистощимую волю к творческому труду: но сов­сем не необходимо, чтобы люди делились на сверхбогачей и нищих или на монопольных работодателей и беззащит­ных наемников. Фактическое распределение имущества неодинаково в различных странах; в силу одного этого его нельзя «оправдывать» или осуждать его целиком. Но и в пределах каждой отдельной страны целесообразность иму­щественного разделения может быть неодинаковой в раз­личных областях жизни (землевладение, домовладение, леса, фабрики, промысловые снасти, железные дороги, скот, библиотеки и т.д.). К тому же имущество все время переходит из рук в руки, состояния распадаются, выдви­гаются новые слои людей, уровень народного благосостоя­ния колеблется, уровень частного накопления подвижен и неустойчив. В довершение всего возможно государствен­но организованное перераспределение имущества (напр., так называемый «земельный передел», срв. реформу Сто­лыпина⁸⁷), которое должно проводиться так, чтобы идея частной собственности и чувство частной собствен­ности не приходили в колебание. Одним словом, обосно­вывать частную собственность не значит оправдывать лю­бое и всякое распределение имущества или тем более лю­бое и всякое злоупотребление имуществом (шикану⁸⁸, рос­товщичество, эксплуатацию, поджигание своего дома для получения страховой премии и т.д.) (1).

Говоря о частной собственности, я разумею господство частного лица над вещью — господство полное, исключи­тельное и прочно обеспеченное правом (т.е. обычаем, законом и государственной властью). Итак, я разумею именно право собственности, т.е. закономерное полномо­чие, а не фактическое господство силы и не произвольный захват. Я разумею именно право лица, т.е. прежде всего индивидуального человеческого существа, одаренного лич­ным инстинктом и личным духом, имеющего субъективное правосознание и субъективную хозяйственную волю, и при­том частного лица, преследующего свои частные интересы трудового, хозяйственного характера (2). Этому-то лицу следует предоставить полное господство над вещью, т.е. право во всех отношениях определять ее судьбу (право пользоваться ею или не пользоваться, распоряжаться ею, видоизменять ее, отдавать, продавать, дарить, бросать ее или даже уничтожать) (3). Это господство должно быть ис­ключительным, т.е. собственник должен иметь право уст­ранять всех других лиц от пользования вещью или от воздействия на нее, он должен иметь право требовать ее возвращения от похитителя и т.д. Наконец, это господство должно быть прочно обеспеченным, т.е. оно должно быть оговорено в законах, ограждено правосознанием сограж­дан, полицией и судом, и не подвергаться постоянным уг­розам отчуждения или тем более бесплатного отчуждения со стороны политических партий или государственной вла­сти. Частный собственник должен быть уверен в своем господстве над своими вещами, т.е. в законности этого господства, в его признанности, почтенности и жизненной целесообразности; он должен быть спокоен за него, за его бесспорность и длительность, за то, что имущество его не будет подвергаться ни нападению, ни расхищению, ни под­жогу, ни экспроприации; он должен спокойно помышлять о судьбе своих вещей замыслом долгого и творческого ды­хания, предусматривая частные интересы своих детей и внуков.

Это необходимо человеку и в инстинктивном отноше­нии, и в духовном измерении; и притом в силу того, что как инстинкту его, так и духу от природы присуща личностная, индивидуальная форма жизни.

Идея частной собственности отнюдь не выдумана про­извольно лукавыми и жадными людьми, как наивно дума­ли Руссо и Прудон. Напротив, она вложена в человека и подсказана ему самою природою подобно тому, как от природы человеку даны индивидуальное тело и индивидуальный инстинкт. Тело человека есть вещь, находящаяся среди других вещей и нуждающихся в них (человек лежит, ходит, дышит, согревается, питается, лечится и т.д.). Для того, чтобы жить, человек должен заниматься этими вещами, приспособлять их к своим потребностям, посвящать им свое время, отдавать им свой труд (телесно-мускульный, нервно-душевный и созерцательно-духов­ный), совершенствовать их, вкладывать в них себя и свои ценности, как бы «облекаться» в них (4), — словом, пре­вращать их в объективное выражение и продолжение собст­венной личности.

Эту связь свою с вещами, это вкладывание себя в них человек может сводить иногда к самому скудному мини­муму: один делает это от лени и беспечности (напр., италь­янские лаццарони⁸⁹), другие — ради высшего духовного сосредоточения (индийские йоги, христианские аскеты). Но совсем обойтись без этого человеку не дано. У человека же, создающего хозяйственную культуру, это общение с вещами становится основной формой деятельности.

Хозяйствуя, человек не может не сживаться с вещью, вживаясь в нее и вводя ее в свою жизнь. Хозяин отдает своему участку, своему лесу, своей постройке, своей биб­лиотеке не просто время и не только труд; он не только «поливает потом» свою землю и дорабатывается до утом­ления, до боли, до ран на теле; он творчески заботится о своем деле, вчувствуется в него воображением, изобре­тается, вдохновляется, напрягается волею, радуется и огорчается, болеет сердцем. При этом он не только опре­деляет и направляет судьбу своих вещей, но он и сам свя­зывает с ними свою судьбу, вверяя им свое настоящее и свое будущее (свое, своей жены, детей, потомства, рода). Все страсти (желания) человеческие вовлекаются в этот хозяйствен­ный процесс — и благородные, и дурные — от религиоз­но-художественных побуждений до честолюбия, тщесла­вия и скупости. Все интересы человеческие связуются с ус­пехом и неуспехом дела — от инстинкта самосохранения до самых высших, духовных потребностей. Это значит, что человек связывается с вещами не только «матери­альным» интересом, но и волею к совершенству, и твор­чеством, и любовью.

Человек не только живет «вещью», т.е. плодами и до­ходами ее, но живет вместе с нею и в ней; он творит ее, творит из нее, ею; он объективирует себя в ней, художест­венно отождествляется с нею, совершенствует ее своим трудом и воздержанием в ее пользу, и совершенствует себя ею; он изживает в ней энергию тела, души и духа. Все это не пустые слова и не отвлеченные выдумки. Называя свою землю «матушкой» и «кормилицей», пахарь действительно любит ее, гордится ею, откладывает и копит для нее, тоску­ет без нее (5). Садовник не просто «копается в саду», но твор­чески чует жизнь своих цветов и деревьев и, взращивая их, совершенствует их, как бы продолжает дело Божьего миротворения. Строя себе дом, человек создает себе оплот телесного существования и средоточия, духовной жизни, он устраивает себе лично-интимный угол на земле, свой священный очаг, как бы свое внешнее «я». Все знаменитые коневоды и зоологи были художественно влюблены в свое дело. Погромщик и поджигатель страшны не столько убытками, сколько неутомимой завистью и дикой ненави­стью к чужому достижению и совершенству, презрением к чужому творчеству, слепотою к «инвестированной» ду­ховности.

Человеку дано художественно индивидуализировать не только свое отношение к людям, но и свое отношение к внешним вещам, к природе, к зданиям, к земле, к быту. Человеку дано художественно отождествляться не только с друзьями и с поэтическими образами любимых поэтов, но и с розами в саду, со взращенным виноградни­ком, с насаженным его руками лесом, с колосящеюся нивой и с построенною им фабрикой. Только люди рели­гиозно мертвые и художественно опустошенные, люди ме­ханического века, люди рассудочные и бумажно-кабинет­ные могут думать, что хозяйственный процесс слагается из эгоистического корыстолюбия (жадности) и физическо­го труда и что он состоит в том, что «классовые пауки» «вы­сасывают кровь» из «чернорабочих». Трудно сказать, чего больше в этом воззрении — отвлеченной выдумки, лукавой демагогии или морального ханжества; но несомненно, что живая и глубокая сущность хозяйственно-творческого про­цесса просмотрена и упущена в нем совершенно. Расцвет и обилие создаются не «голодом» и не «жадностью», и да­же не просто здоровым инстинктом и интересом,но всею душою, при непременном участии духовных побуждений и запросов — призванием и вдохновением, чувством ответ­ственности и художественным чутьем, характером и твор­ческим воображением. Само собой разумеется, что у каж­дого человека сочетание этих побуждений и сил слагается по-своему, но каждый вовлекается в творческое общение с вещами всем своим существом и успех его творчества обусловливается не только напряжением его инстинкта, но и усилиями его духа.

Итак, хозяйственный процесс есть творческий процесс; отдаваясь ему, человек вкладывает свою личность в жизнь вещей и в их совершенствование. Вот почему хозяйствен­ный труд имеет не просто телесно-мускульную природу и не только душевное измерение, но и духовный корень. Хо­зяйственный труд имеет религиозный смысл и источник, ибо в основе его лежит религиозное приятие мира; он имеет нравственное значение и измерение, ибо он есть проя­вление любви, осуществление долга и дисциплины; он имеет художественную природу, ибо он заставляет человека вчувствоваться в жизнь вещей, отождествляться с ними и совершенствовать их способ бытия; он имеет свои познава­тельные корни, ибо он ведет человека к изучению тех законов, которые правят вещами и их судьбою; и, наконец, он имеет общественную и правовую природу, ибо он поко­ится на организации совместной жизни и требует верного распределения правовых полномочий и обязанностей. Лич­но-инстинктивное и лично-духовное общение человека с вещами имеет сразу и хозяйственно-производственное и духовно-творческое значение, и потому оно непременно должно быть признано, закреплено и ограждено правом, осмыслено как необходимое, справедливое и без крайнос­ти ненарушимое полномочие. Человеку необходимо вкла­дывать свою жизнь в жизнь вещей: это неизбежно от природы и драгоценно в духовном отношении. Поэтому это есть естественное право человека, которое и должно ограж­даться законами, правопорядком и государственной властью. Именно в этом и состоит право частной собст­венности.

Это право должно быть властным и прочным, хотя, ко­нечно, не безграничным. «Безграничного» права вообще нет: всякое полномочие где-нибудь кончается, именно там, где начинается чужое полномочие и соответственно — моя обязанность и моя запретность. В разных государствах эти границы частной собственности (и по объекту права и по содержанию урезанных полномочий) вычерчиваются законами различно. И тем не менее в своих, установленных пределах это право остается и должно оставаться власт­ным и исключительным. Это необходимо для того, чтобы человек хотел и мог вкладываться в свои вещи уверенно и цельно, то расширяя их круг трудом и законным при­обретением, то суживая этот круг продажей, дарением или уничтожением (6). Предоставление такого права есть элементарное доверие к индивидуальному человеку, к его здоровому инстинкту, к его хозяйственной практичности, к его правосознанию — доверие к тому, что он захочет и сумеет творчески использовать предоставленное ему право. И в то же время это есть мера, пробуждающая и поощряю­щая его творческую инициативу, инициативу частного лица, преследующего свои частные интересы, но способного согласовать их с интересом чужим и общим — с одной стороны, созданием новых хозяйственных ценностей и их обменом, с другой стороны, соблюдением и укреплени­ем законного правопорядка. Частная собственность как бы «зовет» человека к трудовому и созидающему «инвести­рованию», и этот «зов» должен быть обставлен реальными и прочными гарантиями, ибо настоящее «инвестирование» возможно только там, где трудящийся уверен в огражденности своего права, где к вечному риску, идущему от сти­хии и от природы, не присоединяется риск общественно-политический. Право собственности, как полное, исключи­тельное и обеспеченное господство лица над вещью, дает человеку лучшую и благоприятнейшую обстановку для душевного и трудового напряжения в хозяйствовании. И этим вопрос с политико-экономической точки зрения может считаться решенным.

И вот ныне, после испытаний коммунистической революции, мы можем с уверенностью сказать, что только тот способ владения и распоряжения вещами имеет будущее, который действительно поощряет человеческий инстинкт творчески вглядываться в вещи, изживаться в этом само­деятельно и интенсивно, создавать свое будущее уверенно и без опасливых оглядок. Именно таков строй частной собственности. Напротив, те способы владения и распоря­жения вещами, которые подавляют человеческий инстинкт, застращивают его, обессиливают или как бы кастрируют, осуждены с самого начала и лишены будущего. Когда хотят наказать каторжника, то сводят круг его имущест­венной власти к минимуму или угашают его совсем; но и каторжник имеет право продать свое изделие, получить милостыню, съесть свой паек, отдать его животным или об­менять его у соседа. Когда вводят или поддерживают сель­скохозяйственную общину с ее периодическими передела­ми, то этим превращают собственника в условного и вре­менного пользователя участком и подрывают в нем трудовой интерес и волю к качественному, интенсивному хозяйству; он уподобляется арендатору и начинает выпа­хивать землю и склоняться к хищническому хозяйству. Когда над какой-нибудь группой собственников или над целой страной повисает угроза принудительного или тем более безвозмездного отчуждения, то это пресекает и убивает «доверие» собственника к вещам и к людям и хозяйственно вредит всей стране. Социализм и комму­низм отвергают естественное право людей на хозяйствен­ную самостоятельность и самодеятельность и соответствен­но их право частной собственности; этим люди практичес­ки приравниваются к каторжникам или ставятся в поло­жение хозяйственных кастратов. Все это относится в осо­бенности к частной собственности на «средства производ­ства», ибо человек инвестирует себя творчески — не в по­требляемые вещи, а в вещи, служащие производству.

Итак, частная собственность является тою формою об­ладания и труда, которая наиболее благоприятствует хозяйственно-творящим силам человека. И заменить ее нельзя ничем: ни приказом и принуждением (коммунизм), ни противоинстинктивной «добродетелью» (христиан­ский социализм⁹⁰). В течение некоторого времени воз­можно принуждать человека вопреки его инстинкту; есть также отдельные люди, способные усвоить себе противо-инстинктивную добродетель. Но противоестественное принуждение и противоестественная добродетель никогда не станут творческой формой массовой жизни.

Если воспретить человеку творить по собственному по­чину и побуждению, то он вообще перестанет творить. Лю­бить, созерцать, молиться и творить можно только сво­бодно, исходя из своей собственной потребности. Этот закон действует не только в религии и в искусстве, но и в жизни семьи и в хозяйстве. Ибо и семья, и хозяйство вы­растают из любви и остаются живым творчеством. Из без­различия же родится не творчество, а мертвое, механиче­ское отправление, индифферентное и формальное отбыва­ние «очередного номера» для видимости и напоказ. Без­различный человек работает без одушевления: вдохнове­ние незнакомо ему, творческая глубина его инстинкта ос­тается холодной, не напрягается и бездейственно молчит. Брак без любви не создает ни здоровой семьи, ни одарен­ного потомства; он духовно и общественно вреден. И подо­бно этому — хозяйство без свободного внутреннего по­буждения, без личной инициативы и частной собственно­сти, бюрократически ведомое безразличными чиновника­ми, — не создает ни благосостояния, ни даже достаточного и сколько-нибудь доброкачественного продукта: оно об­щественно и государственно вредно. Исключить из хозяй­ственного процесса начало инстинктивной самодеятельно­сти, начало личного интереса, начало духовной свободы и начало доверчивого самовложения в вещи значит отдать все на волю формального и продажного бюрократизма, безразличной нерадивости, пустой притязательности, яв­ной безответственности, тайного саботажа и самой жалкой бесхозяйственности. Вот почему введение коммунизма не подрывает идею частной собственности, а реабилитирует и обосновывает ее.

Это обоснование может быть вкратце выражено так.

1. Частная собственность соответствует тому индиви­дуальному способу бытия,который дан человеку от приро­ды. Она идет навстречу инстинктивной и духовной жизни человека, удовлетворяя его естественному праву на са­модеятельность и самостоятельность.
2. Частная собственность вызывает в человеке ин­стинктивные побуждения и духовные мотивы для напря­женного труда, для того, чтобы не щадить своих сил и тво­рить лучшее. Она развязывает хозяйственную предприимчивость и личную инициативу и тем укрепляет характер.
3. Она дает собственнику чувство уверенности, доверие к людям,к вещам и к земле, желание вложить в хозяйст­венный процесс свой труд и свои ценности.
4. Частная собственность научает человека творчески любить труд и землю, свой очаг и родину. Он выражает и закрепляет его оседлость, без которой невозможна куль­тура. Она единит семью, вовлекая ее в собственность. Она питает и напрягает государственный инстинкт челове­ка. Она раскрывает ему художественную глубину хозяй­ственного процесса и научает его религиозному приятию природы и мира.
5. Частная собственность пробуждает и воспитывает в человеке правосознание,научая его строго разделять «мое» и «твое», приучая его к правовой взаимности и к уважению чужих полномочий, взращивая в нем верное чувство гражданского порядка и гражданственной само­стоятельности, верный подход к политической свободе.
6. Наконец, частная собственность воспитывает чело­века к хозяйственной солидарности, не нарушающей хо­зяйственную свободу: ибо каждый собственник, богатея, обогащает и свое окружение, и самое народное хозяйство: и конкуренция собственников ведет не только к борьбе, но и к творческому напряжению, необходимому для народ­ного хозяйства. И путь к организации мирового хозяйства идет не через интернационально-коммунистическое пора­бощение, а через осознание и укрепление той солидар­ности, которая вырастает из частного хозяйства.

Так раскрывается и обосновывается духовный смысл частной собственности.

---

Сноски:

1. Эта оговорка относится и к законам, различно регулирующим в различных странах юридический институт частной собственности. Кто утверждает принцип частной собственности, тот отнюдь не выступает «апологетом» всех наличных законов и законодательств, регулирующих этот институт. 

2. Это отнюдь не означает, что я отвергаю право частной собственности для «юридических лиц» или право публичной собственности, при­надлежащей государству или муниципалитетам. Я только намеренно сосредоточиваю свое внимание на «простейшем явлении» собственности и собственника — на частной собственности единоличного человека, особенно охотно оспариваемой.

3. Ограничения возможны, но они должны быть оговорены в обы­чаях, договорах или законах. Отсутствие ограничений означает неогра­ниченную полноту собственнического права. См. убедительный анализ у В. И. Синайского: Основы гражданского права.— Рига, 1931. С. 58—61 и др.

4. Отсюда в науке термин «инвестировать», «инвестиция» — обле­кать, облечение.

5. В Древней Руси земля, не обрабатываемая крестьянином, назы­валась «дикая пасма», т. е. мертвая пустошь, липкая грязь, а крестьянин без земли назывался «бобылем», бездомным, бесприютным человеком. Срв. у Максимова: «Крылатые слова».

6. Напр., употреблением животного в пищу, сожиганием дров или рукописи.

---

Проф.Иван Ильин, книга «Путь духовного обновления», гл.10, п.3 «Обоснование частной собственности».