1920-е годы.
— Страшно!
Громко сказал кто-то и я проснулся
Небо надо мною было свинцово-синее, воздух неподвижен. Окрестности были видны ясно, но как-то странно неразборчиво: всматриваясь, замечаешь новое, а в этом опять новое! Нельзя было определить: день — или ночь!
Почему-то знал я где восток. Знал и то, что то «страшное», отчего я проснулся — там, на востоке! Но смотреть туда нельзя: не выдержу!
Знал я и то, что то «страшное» на востоке кольцом идет по горизонту и только узенькая полоска на крайнем юго-западе остается незахваченной этим «страшным» и надо спешить туда всем, кто хочет спастись и не увидеть того, что будет. Кто увидит — тот не выживет!
И я побежал.
Местность, как я сказал, была видна ясно, но как-то прикровенно. Первоначально я думал, что я один. Только на бегу стал замечать я других людей спешивших в том же направлении как и я.
Рассматривать их мне было некогда, но я знал, что это такие же «проснувшиеся», как и я, что им было страшно, как и мне, и бегут они туда же, куда бегу я. Знают они и то, что я такой же, как они — «знающий».
Как долго я бежал — не знаю.
Подбегая к холму, среди узкой полосы на юго-западе, я понял, что все «проснувшиеся» прибегут вовремя: никто не опоздает! И все же спешить «проснувшимся» надо изо всех сил — пусть даже и не все успеют. И я сам, хотя знал, что поспел вовремя — с прежней торопливостью взбирался на холм, преодолевая конечную преграду.
Последние шаги бега были особенно трудны. Вконец обессиленный взобрался я на холм.
За холмом уже не было — ничего! Вернее не было нашей земли: было «нечто» но не земля! Некий невидимый мир!
Я остановился. Я стоял на крайнем западе, в отношении к этому новому неведомому миру, и смотрел на восток. Знал я твердо: к этому, теперь новому востоку — я идти не могу! Не запрещает мне этого никто, но я сам не пойду туда, ибо новая моя родина где-то тут, неподалеку от запада того света.
И я знал, что иначе и быть не может, и чувствовал: полное довольство — и только жажду как можно скорее быть на месте, уготованном мне. Это место необходимо было найти глазами. Я стал искать свою новую родину вдоль нового горизонта — и внезапно увидел семь великих, могучих, но как бы скованных светов. Только потому и мог я увидеть их и на них смотреть, что они были, как бы скованы. Не мог я оторвать глаз от них — так они были прекрасны.
Кто-то, для меня невидимый, светлый и могучий, стал рядом со мной. Я не видел его, а только чувствовал — но так же, как если бы и видел! Хорошо, что я его не видел: все равно я не смог бы смотреть на него, так как свет его не был скован. Я ничего не спросил у НЕВИДИМОГО, стоящего со мной рядом, но он знал, о чем я хочу его спросить. Он вообще все знал во мне: я мог не говорить ему. Ему слова мои не были нужны — но мне нужны были слова его, так как я не имел такого дара, как он.
Это ответил он мне на мой тайный вопрос, семь братьев наших — ангелы-хранители семи церквей о которых ты читал в Откровении. Скован их свет до дня Господня, когда они — хранители, как и люди — хранимые, станут рядом, дабы дать ответ за свои церкви.
Невидимый сказал мне это на нашем языке и нашими словами, и я понял его.
— Разве есть и их вина в том, что распались хранимые ими церкви? — спросил я.
— Церкви их не распались, ответил Невидимый — прекратилось только их земное проявление: в этом и дадут ответ и ангелы и люди.
Больше я не спросил ничего — боясь. Но он сам ответил на мою невысказанную мысль: Он знал все во мне, и он любил меня.
— Да, и ты, и я, мы все ответственны за прекращение земного проявления Русской Церкви. Посмотри туда!
И Он показал мне на горизонт за семью ангелами. Я взглянул.
— Это, сказал мне Невидимый, ангел Русской Церкви. Его свет тоже скован, и Он ждет Судного дня.
Я смотрел и не мог насмотреться! Ведь это ангел моей церкви! Какой он был прекрасный, святой и близкий! Ангел моей церкви повернул голову и также посмотрел на меня. Этого я не видел, но чувствовал: я стал как бы частью его света. Оторваться от него я уже не мог: я стал светлым потому, что он сиял!
— Его свет, сказал Невидимый, отсвет святых Русской церкви: он чрез них, а миллионы чрез него убелятся.
— И я вместе с ним предстану Господу? — спросил я.
— И им оправдаешься. — ответил Невидимый.
Внезапно я почувствовал, что-то «страшное», что шло с востока, уже охватило земной горизонт — весь, кроме холма проснувшихся. Теперь я уже не боялся, но не знал: можно ли мне обернуться и взглянуть.
— Можно, — ответил на мою мысль Невидимый. «Страшное» — земное, а ты теперь уже не земной. Гляди!
Я обернулся и стал смотреть.
Я увидел.
Миллионы людей все еще спешили к заветному холму. Все еще нельзя было понять: ночь это или день. Все так же ясны, но странно-неразборчивы были окрестности. Я стал всматриваться в массу, бегущую к холму. Я искал глазами, где кончается этот поток, и не находил ему конца. Всматриваясь, я обнаружил, что поток к холму был не сплошной: с ним переплетался такой же поток только обратный, от холма! Было странно, как устремляющиеся к холму не сталкиваются с уходящими от холма — и даже как будто не замечают друг друга. Как долго смотрел — я не знаю. Мое внимание привлек вдруг вспыхнувший, сначала не яркий, а потом разгорающийся зеленый свет. Это был свет, какого я ранее никогда не видел. Он был как бы какая-то липкая масса, и разливался он неудержимо, приобретая формы географического очертания. Немного погодя вспыхнули такие же желтый, фиолетовый, синий и бело-розовые огни. И, так же как и первый, стали расплываться они по своей территории, приняв форму географического очертания — пока не покрыли всю землю. Красного, голубого цвета я не видел — не было их. Пять цветных огней покрыли всю землю — похоже на то, как на земных географических картах разные государства выделяются разными цветами. Я недоумевал, а спросить Невидимого — боялся. Но Он знал и не требовал моих вопросов.
— Присмотрись, сказал Он мне, попристальнее к местам границ этих цветов.
Я стал вглядываться и увидел, что все пять цветов были шкурой чудовищного пресмыкающегося зверя. Каждый цвет имел свою голову и казался самостоятельным, но это только казалось: это был зверь!
— Их семь цветов и семь голов, сказал Невидимый. Только ты двух не можешь различить.
Люди, шедшие внутри этих цветов по направлению к холму — не окрашивались. Наоборот: люди, которые шли от холма, принимали окраску цвета, заливавшего их территорию, и могли дойти только до границы своего цвета. Переступить границу своего цвета и вступить в новую окраску они не могли.
Как долго наблюдал я это — не знаю.
— Проснувшиеся вышли. — сказал Невидимый. — На земле началось царство Зверя.
Между холмом и остальной землею, подобно молнии в ночном небе, легла непроходимая расщелина.
— Но ведь там остались еще идущие к холму! — воскликнул я.
— Им повелено остаться там, чтобы направлять к нам, иным путем уже новых проснувшихся. Смотри и запоминай!
Я смотрел и видел!
Зеленый, желтый, фиолетовый, синий и бледно-розовый цвета поделили всю землю. Люди внутри их приняли окраску, захватившего их территорию цвета. Они стали как бы людьми разных рас. Цветные люди поклонялись голове их цвета, строили в их честь храмы, похожие на наши — христианские. В этих храмах цветные жрецы совершали службы, и одежды жрецов и самое служение их напоминало наше — христианское. Напоминали формой только — содержание же было страшно и нечеловечески отвратительно. Однако цветные молящиеся совершали все с чувством какого-то звериного страха. Вне храмов я кое-где, среди массы цветных, замечал неокрашенных. То были те, которым повелено было остаться. Заметно было, как те из цветных, которые начинали тяготиться царством Зверя и искать от него убежище, на короткий миг получали способность видеть неокрашенного. Если в этот миг цветной обращался за помощью к неокрашенному — он получал ее! Через знамение креста от неокрашенного — смывалась краска с цветного, и он делался, как и остальные неокрашенные, невидим для головы Зверя и для остальных цветных людей. Если же цветной в момент открытия его зрения, не обращался за помощью к неокрашенному — то терял способность его увидеть уже навсегда.
— Запомни, что надо делать! — сказал мне Невидимый, и когда проснешься — исполняй порученное.
— Разве это все во сне? — спросил я в недоумении.
— Это видение тем, кому повелено остаться среди людей фиолетового цвета.